Реферат на тему Взлет и трагедия марксизма.

Содержание:

Введение 2
1. Теоретическое исследование теории марксизма 4
2.Анализ взлета и трагедии марксизма 11
Заключение 18
Список использованной литературы 20

Введение:

Основатели марксизма, как известно, заявили о необходимости революционного переворота в философии, радикального переформулирования фундаментальных проблем и категорий философского знания, очищения их от исторических заблуждений и мистификаций. Поэтому важное значение имеет отношение марксизма, оказавшего столь глубокое воздействие на человеческое познание и практику в XX веке, к дилемме рационализма и иррационализма, а также к проблеме взаимосвязи категорий рационального и иррационального. Два аспекта этого вопроса интересны, прежде всего: сумел ли марксизм кардинально пересмотреть эту достаточно традиционную проблему (или, по крайней мере, создать предпосылки для этого) и, с другой стороны, как сам марксизм «вписывается» в борьбу рационализма и иррационализма.
Дело в том, что вопрос этот вызывается массой противоречий, имеющих место в философской литературе — сам марксизм довольно часто (и небезосновательно) отождествляют с рационализмом. Известно, что классики марксизма солидаризировались с рационалистической линией в мировой философии, противопоставляя ее «религиозному мракобесию», фетишистским представлениям иррационального толка. В то же время они не менее решительно выступали и против «плоского, рассудочного» рационализма обыденного сознания и его теоретического выражения в различных концепциях (вроде вульгарной политэкономии). В современной литературе (как правило, школьной, догматической) мы найдем немало примеров некритического воспроизведения типично рационалистических представлений о том, что такое чувственное, рациональное, абстрактное, конкретное и т.п. К тому же, категория «иррациональное» долгое время в советской философской литературе вообще третировалась, несмотря на ее неожиданно частое употребление в «Капитале» К. Маркса.
Можно было предположить, что категории такого ранга как рациональное и иррациональное марксизм не мог просто игнорировать и должен был дать свое истолкование этой вечной философской проблеме. Марксизм (еще с выходом «Манифеста Коммунистической партии») заявил о начале новой эпохи человеческой истории, содержанием которой должно стать разумное переустройство мира, человека и его познания на основе совершенно иного представления о том, что такое разум, человек, мир и познание.
Актуальность данной работы заключается в необходимости рассмотрения теории марксизма.
Предметом исследования являются особенности, присущие теории марксизма.
Целью написания данной работы явилось выявление взлета и трагедии марксизма.
Достижение поставленной цели может быть реализовано посредством выполнения следующих задач:
1.Выявление сущности марксизма.
2. Анализ взлета и трагедии марксизма.
Информационной базой послужила современная научная и периодическая литература.
Методологическую основу написания работы составляют сравнительно — сопоставительный, логический методы, а также методы обобщения и описания.
Объем и структура данной работы определены логикой системного исследования и характером изучаемых в нем проблем. Работа состоит из введения, двух глав и заключения.

Заключение:

На основе исследования проблемы по данной теме, можно сделать следующие выводы. Марксистский дискурс приводит два рода утверждения о господстве абстракций над человеком – в первом случае, это касается моральной оценки и негативной природы определенных абстрактных вещей, вроде денег, которые извращают природу человека; во втором, это господство объективное, связанное с продуктами труда рабочего, которые от него отчуждаются на товарно-капиталистическом производстве. При этом забывается, что капиталист также в процессе производства отчуждает свой капитал, включая его в игру спроса и предложения, свои средства производства; рабочий же (впрочем, как и капиталист, поскольку его статус не закреплен сословно), за отсутствием законодательных ограничений по типу сословных, имеет право выбора – продать свою рабочую силу работодателю, представляющему фабричное производство, инновационно-технологическое предприятие или мобильное, сезонное производство определенного вида товара, либо и вовсе приобрести средства производства и стать независимым рыночным производителем.
Когда категория отчуждения приобретает столь общий статус, становится сложно говорить на ее языке о частностях. Отчуждение одной переменной в уравнении имело бы смысл, однако констатация отчуждения всего уравнения переводится на язык формальной логики, теряя связь с логикой неформальной, социальной. Относительно же языка диалектики, как мы могли убедиться, ничего определенного вообще сказать невозможно – нужна конкретная ситуация и конкретная операционалистская интерпретация, дающая смысл частностям. Проблема в том, что в нормативной социальной реальности, актанты апеллируют лишь к частностям.
Примечательно то, что во всех указанных случаях отчуждение продукта труда от рабочего хоть и нормативно-предполагается, но все же не является самоочевидным – для этого необходимо каждый раз учитывать структуру и состав капитала, условия и цели его фигурирования на рынке товаров, политику его обладателя, которая, подчас, обладает более серьезной основательностью в достижении цели, чем степень его стремления к извлечению прибыли.
Противоречие закона стоимости возникает и с ожиданиями от исторического изменения и перерастания капиталистической формации в социалистическую, поскольку любое производство и отчуждение индивида связаны, а человек – это всегда сознательная деятельность, или «производство».
Поразительным образом, если присмотреться, историческая роль техники у М. Хайдеггера в мире экзистенциально-онтологическом соответствует тем же интерпретациям мира социально-экономического с позиции закона стоимости. Однако, при этом, немецкий экзистенциалист пришел к совершенно иным, нежели Гегель и К. Маркс, выводам, согласно которым судьба человечества –определенный способ производяще-добывающего раскрытия потаенности. Этому раскрытию подвергается все сущее, включая человека. Состоящая в наличии действительность обесценивается в той мере, в которой она раскрыта человеческим потребностям и поставлена на обслуживание их интересам.
В этом и состоит опасность раскрытия. Коль скоро непотаенное захватывает человека даже и не как объект, предстоящий человеку, а уже исключительно как состоящее-в-наличии, человек среди распространившегося материала становится просто представителем этой наличности – он ходит по крайней кромке пропасти, а именно того падения, когда он сам себя будет воспринимать уже просто как нечто состоящее в наличии [6].
Диалектика и отчуждение, таким образом, должны основываться на расширении и привлечении новых теоретических посредников, укреплении обратной связи с самими актантами, их нормативными суждениями и убеждениями – даже в случае обращении к логике, как артикуляции общих категориальных форм. Акторно-сетевое восприятие и объяснение социальных процессов и противоречий сегодня обладает большей легитимностью в сравнении с крупными метафизическими системами и метанарративами, абсолютизирующими одни аспекты реальности и игнорирующими другие.

Фрагмент текста работы:

1. Теоретическое исследование теории марксизма

К. Маркс и Ф. Энгельс, глубоко усвоившие дух и букву немецкой классической философии, разумеется, не могли обойти важнейшие уроки этого периода развития человеческой мысли. Ряд противоречий, обнаружившихся в классическом наследии, по их мнению, не только заставлял произвести радикальный пересмотр философского знания, но и заявить не только о «конце немецкой классической философии», но и всего старого способа философствования.
Направленность истолкования понятий рационального и иррационального Марксом и Энгельсом диктовалась необходимостью «отталкивания» от вариантов, представленных как традиционным рационализмом, так и различными формами иррационализма и мистицизма — ведь как проницательно скажет позднее В.И. Ленин: «Идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, метафизичного» [6].
Парадоксальное, на первый взгляд, разведение разума и рациональности, в сущности, было произведено еще Кантом, который обнаружил, что в самом разуме и его действиях и продуктах далеко не все может быть признано разумным, рациональным — возможно неразумие разума, когда он необходимым образом впадает в противоречия, выходя за свои пределы. Однако это неразумие все-таки оставалось чем-то внешним для разума и Кант считал, что решение задачи состоит в том, чтобы каждый раз возможно точнее определять границы суверенности разума для того, чтобы предохранить его от заблуждений, противоречий и тем самым — укрепить его мощь.
У Гегеля, продвинувшегося в рационализме еще дальше, к панлогизму, иррациональное исчезает полностью — разум мистифицируется: «все разумное мы, следовательно, должны называть мистическим, но этим мы высказываем лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое» [2]. Такой подход, в сущности, ликвидирует самое различение рационального и иррационального. Разум, разумное, имеющее дело с миром сущностей, постоянно приходит в противоречие с рассудком, имеющим дело с миром явлений. Это противоречие подводит к выводу, что рациональность и абстрактно-логическая правильность (рассудочность) суть вещи существенно различные, или, другими словами, абстрактно-логическая правильность не является достаточным признаком рациональности (разумности).
Другое противоречие или проблема, вскрытые классикой, тоже требовало иного осмысления категорий рациональное и иррациональное: социально-исторический характер содержания понятий разум, рациональное и иррациональное. Если у Канта постижение (и соответственно, раскрытие, выявление) глубинной архитектоники разума есть, в сущности, процесс его саморефлексии (а история чистого разума — это место, «которое надлежит заполнить в будущем»), то Гегель с порога приводит в движение все категории и наполняет их исторически меняющимся содержанием, хотя и в мистифицированном виде. Но глубокое убеждение в том, что истина ничто вне постижения также и пути, ведущего к ней, убеждение в том, что история мысли не есть история заблуждений, ошибок, а есть история приближения к истине, эти представления стали основой для марксистских утверждений о социально-исторической природе мышления и познания.
Кроме того, традиция рассмотрения тесной взаимосвязи и тождества противоположностей рационального и его противоположности предопределила марксистское представление о диалектическом характере взаимосвязи рационального и иррационального.
Рассмотрим характер употребления понятий рациональное и иррациональное в главном произведении К. Маркса – «Капитале». Здесь более, чем в каком-либо ином произведении основателей марксизма, разнообразно и широко использованы эти понятия. Понятие «рациональное» встречается 26 раз, «иррациональное» — 39.
Надо сразу же отметить, что эти понятия употребляются совсем не случайно и достаточно широко: для сравнения укажем, что такое важное и характерное для марксизма понятие как «превращенная форма» (например — прибыль как превращенная форма прибавочной стоимости), играющее важную роль в характеристике капиталистического способа производства, и хорошо изученное в отечественной литературе [7], употребляется Марксом в «Капитале» 61 раз.
Анализ употребления понятий рациональное и иррациональное показывает, что они применяются в следующих основных смыслах: 1) форма, 2) выражение, 3) отношение, 4) способ (или путь). Например, «иррациональное» как форма употребляется в 24 из 39 случаев, являясь, фактически, общим знаменателем всех прочих вариантов.
Понятие «превращенной формы» не случайно взято нами для сопоставления — оно, играя важную роль в конкретизации проблемы взаимосвязи сущности и явления, опосредует их взаимодействие, показывает, по мнению Маркса, сложно опосредствованный и многослойный характер их взаимодействия и перехода. И как раз существеннейшей характеристикой превращенных форм выступает соотношение их рациональности / иррациональности. Таким образом, понятия эти помещены в самую сердцевину сущностных определений Марк сом капиталистического способа организации общественного производства и общества в целом.
«Форма» и «способ» понимаются как форма человеческой деятельности, как общественно-исторически выработанная форма (или способ). Способ, форма, (уместно даже говорить о «схематизме») деятельности суть продукты длительного развития общества. В этом смысле Маркс замечает, что «эпохи человеческой истории различаются, главным образом, не тем что производится, а как, в какой общественной форме» [13]. Под общественной формой здесь понимаются производственные отношения, в рамках которых развивается общественное производство (и главным образом — господствующие отношения собственности). Но общественными по своей природе являются также и способы, схемы, приемы, формы осуществления всякой предметной деятельности (практической и познавательной). Это особенно хорошо видно на примере исторического развития производства: как один и тот же продукт, удовлетворяющий одну и ту же потребность на протяжении истории производится различными способами, по разным технологическим схемам. Приемы, способы оперирования с предметами, в данном случае — с предметами труда, сырьем, — являются продуктом длительного развития общества, сокровищницей коллективного и индивидуального опыта, который отложился в них и наследуется через них, через оперирование с ними.
Таким образом, в понятие формы деятельности в марксизме вкладывается широкое содержание: это и общественные отношения, задающие определенный способ порождения предметов, и сами, собственно, способы, приемы и схемы такой деятельности. Общественные отношения, в сущности, как раз и подразумевают определенную схему, способ осуществления деятельности: например, отношения собственности выступают как регулятивные схемы действий людей, существенно предопределяющие характер, приемы и границы оперирования с вещами (владение, пользование, распоряжение — когда, как, сколько, кому).
Во-первых, в смысле соизмеримости-несоизмеримости (соответственно, в предельно широком плане: выразимости-невыразимости одного через другое). Например, Маркс отмечает фактическую иррациональность взглядов критикуемых им вульгарных экономистов на связь доходов и их предполагаемых источников: капитал-процент, земля-рента, труд – зарплата: «Это отношение между не только несоизмеримыми величинами, но и между совершенно различными, никакого отношения друг к другу не имеющими и не сравнимыми вещами» [8].
Маркс в последнем тексте обращает внимание на то, что такая несоизмеримость и несопоставимость совершенно различных по своей природе вещей не есть просто выверт сознания, не теоретический фокус недобросовестного мышления, а иррациональная форма выражения действительных производственных отношений [12]. Другими словами, соизмеримость или несоизмеримость являются продуктом определенного способа производства, характеризующегося данными производственными отношениями. Они-то и задают исходные предпосылки того способа осуществления деятельности людей, при котором соизмеряется несоизмеримое, сопоставляется несопоставимое, соотносятся не имеющие отношения вещи. Другими словами, соизмерение и сопоставление несоизмеримого происходит не просто и не столько как нечто произвольно-вздорное в головах участников капиталистического производства, — оно там лишь отражается, является отображением реального соизмерения несоизмеримого, совершающегося в рамках данных общественных отношений.
Почему в употребляемых терминах рационального и иррационального в «Капитале» обнаруживается именно этот смысл? Толкование соизмеримости-несоизмеримости как сути понятий рационального и иррационального ведет свое происхождение от пифагорейцев, с античной математики. И сегодня математический смысл рациональности и иррациональности (чисел, например) — это, прежде всего, выразимость или невыразимость одного через другое, соизмеримость и несоизмеримость (вспомним, как определяется в математике рациональное число: Р/Q).
Это наводит на мысль, что Маркс для описания феноменов капиталистического способа производства использовал понятия, имеющие навеянный математикой смысл. Действительно, он как раз в период работы над «Капиталом», как известно, занимался высшей математикой, что подтверждается замечанием Маркса об особенностях своего подхода в письме к Энгельсу от 8.01.1868: «…впервые, зарплата представлена как иррациональная форма проявления скрывающегося за нею отношения… (мне помогло то, что в высшей математике часто встречаются такие формулы)» [10].
Но кроме этого смыслового аспекта соотношения рационального и иррационального есть еще один: в смысле наличия или отсутствия сознательного планомерного контроля со стороны субъекта деятельности над способом, формой ее осуществления. Это отчетливо просматривается, когда Маркс и Энгельс увязывают рациональность, демистификацию и дефетишизацию общественной жизни с установлением такого контроля над способом (строем) общественной жизнедеятельности людей. Маркс так писал об этом: «Строй общественного жизненного процесса, т.е. материального процесса производства сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем»[8].
В этом тексте следует особо обратить внимание на взаимосвязь ключевых моментов: демистификация (= рационализация) — сознательный планомерный контроль — «строй общественного жизненного процесса» (способ производства). В этом состоит важнейшее смысловое содержание, вносимое марксизмом в понятие рациональности (и, соответственно, иррациональности, т.е. фетишистской мистифицированности и извращенности).
В идее рациональности как сознательного контроля Маркс продолжает следовать традиции и идеалу гуманистической разумности, нашедшей развернутое воплощение в рационалистической метафизике ХVII – ХVIII вв., для которой разумность осуществляется в сознательной контролируемости и воспроизводимости. В частности, вся классическая буржуазная философия исходила из идеала разумности именно как сознательно проводимой контролируемости (Например, знаменитые Декартовы правила в его «Рассуждении о методе»). Процесс познания тогда рационален, когда каждый пункт его может быть сознательно проконтролирован, то есть в любой точке и с любого момента воспроизведен любым субъектом в любом месте и в любое время [2; 4; 12].
Роль опосредствовании выполняют не только вещи, но и люди, а также их представления. Поэтому несостоятельна как вещно-механистическая картина этих процессов, так и субъективно-психологическая. Маркс писал: «…действительный процесс производства, как единство непосредственного процесса производства и процесса обращения порождает все новые формы, в которых все более теряется нить внутренней связи, отношения производства все более приобретают самостоятельное существование по отношению друг к другу, а составные части стоимости закостеневают в самостоятельные одна по отношению к другой формы»[9]. После такого превращения, отмечает он, вовлеченные в процесс индивиды иначе смотрят на него: «Однако агентам производства, носителям различных функций процесса производства дело представляется не в этой [5].
В то же время, эти превращения довольно легко усваиваются обыденным сознанием, которое апеллирует к ним как к наличной реальности, совершенно не заботясь о судьбе сущности (как не заботились люди о законе тяготения тысячи лет наблюдая различные формы его проявления – падающие на землю вещи и висящую в небе луну), несмотря на то, что сущность в них извращена, затемнена и вытеснена («с поверхности явлений»).
Маркс подчеркивает отношение к этому участников процесса и тем самым формулирует принципиальной важности проблему: «Однако до опосредствующей роли тех иррациональных форм, в которых выступают и практически резюмируются определенные экономические отношения, практическим носителям этих отношений нет в их обыденной жизни никакого дела, а так как они привыкли вращаться в этих отношениях, то их ум нисколько не спотыкается о них. В том, что насквозь противоречиво, для них нет решительно ничего таинственного. В формах проявления, лишенных внутренней связи и нелепых, если их взять изолированно, они так же чувствуют себя, как рыба в воде» [4]. Еще раз обратим внимание на это указание Маркса, что обыденное сознание не различает рациональности и иррациональности, ибо внутренняя сущностная связь стерта и нераспознаваема, замещена, а, значит, для него вытеснена из сферы непосредственно очевидного и доступного опыту обыденного сознания. Поэтому-то сущность можно постичь только опосредованно, в понятиях, теоретическим разумом и только им исследована.