Реферат на тему Роман «Война и мир Л.Н. Толстого»

Содержание:

Введение 3

Основная часть 4

Заключение 14

Список литературы 15

Введение:

Все большее количество ученых осознают необходимость взгляда на русскую классическую литературу с точки зрения не исторической, а христианской антропологии, не привязывающей человека только к конкретному времени и его насущным проблемам. Без такого видения невозможно понять произведения русской литературы XIX в., особенно масштабные шедевры отечественной классики. Так, глубинный анализ романа-эпопеи Л.Н. Толстого «Война и мир» показывает, что герои этого произведения, в том числе и исторические лица, оцениваются писателем с позиции вечности и жизненной правды.

Передовая русская литература всегда жила самыми важными, жгучими проблемами века. Больные вопросы, проклятые вопросы, великие вопросы – так характеризовались на протяжении десятилетий те социальные, философские, нравственные проблемы, которые поднимали лучшие писатели прошлого. Жанровая сущность «Войны и мира» определяется не просто эпохой, оказавшейся удаленной от времени создания романа на 50 лет, и не только масштабом происходивших событий, но уяснением взаимодействия стремлений людей, складывающихся в единую силу с огромным духовным потенциалом.

Цель работы: рассмотреть особенности романа «Война и мир» Л.Н. Толстого.

 

Заключение:

Благодаря масштабу замысла, точности психологических наблюдений и жанровой универсальности эпопея Толстого остаётся в культурной памяти главным русским романом. Интересна политика войны, как ее мыслит Лев Толстой в романе «Война и мир». Толстой опрокидывает интерпретацию войны Клаузевицем как «продолжения политики», парадоксально обобщая и радикализуя один из его тезисов: положения о «превосходстве защитной стратегии» над наступательной. В концепции Толстого оборонительная стратегия трансформируется в негативную, которая подвергает сомнению понимание власти. Через размышление о значении партизанской войны как привилегированной формы войны народной это приводит к негативному переосмыслению идеи сочленения «народа» и «армии». В конечном счете, выступая основополагающей исторической силой, «народ», который проявляет себя в войне за освобождение или борьбе за общее благо, лишается своих метафизических характеристик субъекта.

При всей разнокачественности прочтений книги «Война и мир» мастерами экрана из разных стран они провоцируют возвращение зрительской аудитории к первоисточнику (чтение или перечитывание текста романа), а значит – естественное погружение в пространство русской истории и культуры, подлинное прикосновение к загадочной русской душе.

 

Фрагмент текста работы:

XIX век называют «золотым веком» русской поэзии и веком русской литературы в мировом масштабе. Основным источником художественной силы русской классической литературы является ее тесная связь с народом. В служении народу русская литература видела основной смысл своего существования.

Великие русские писатели не признавали «искусство для искусства», они были глашатаями социально активного искусства, искусства для людей. Раскрывая моральное величие и духовное богатство трудящихся, они пробуждали у читателя симпатию к простым людям, веру в силу народа, его будущее.

Когда русская литература получила мировое признание, зарубежные читатели остро ощутили ее своеобразие и непревзойденную силу. Она покорила их своим смелым вторжением в жизнь, напряженными исканиями истины, своими героями, преисполненными высоких целей, всегда неудовлетворенными собой. Поразило то чувство ответственности за будущее своей страны и человечества, которое ни на минуту не покидало ни Андрея Болконского, ни Пьера, ни Раскольникова, ни князя Мышкина. Русские писатели, – сказал один турецкий критик, – требуют очень много от людей, они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свои интересы и свой эгоизм [6, с. 47].

А.В. Гулин отмечает, что победа и чудесное освобождение страны выглядят в романе-эпопее как торжество русской веры, которая в сложный переломный момент помогла сплотить народ: «Стремление к одному всеми признанному христианскому идеалу смирило неизбежные в любом обществе противоречия, подчинило частные устремления единой воле, сделало каждого из русских свободным и посильным участником одного великого дела. Оно сказалось и в “собирании” духовных возможностей одного человека, и в “собирании” всего общественного организма, в “собирании”, наконец, внутреннего опыта, духовной энергии не только ныне живущих людей, но десятков поколений соотечественников, происходившем как одно нерасторжимое целое» [3, с. 12].

Среди исторических источников «Войны и мира», как известно, были книги двух братьев литераторов Сергея Глинки и Федора Глинки. Книга С.Н. Глинки «Записки о 1812 годе» (1836) была приобретена Толстым в числе первых исторических сочинений еще 15 августа 1863 г., а сочинение Ф.Н. Глинки «Очерки Бородинского сражения: (Воспоминания о 1812 годе)» автор «Войны и мира» читал в публичной библиотеке. Толстой был внимательным читателем обоих произведений: в случае с «Записками…» С.Н. Глинки об этом свидетельствуют прежде всего многочисленные закладки и загнутые листы в экземпляре, сохранившемся в яснополянской библиотеке. К «Запискам…» восходит ряд фрагментов книги, в том числе описание приема Александра I московским дворянством и купечеством в Слободском дворце; из сочинения его брата создатель эпопеи мог заимствовать, например, упоминания об облачении русских воинов перед этой битвой в чистые рубахи (том 3, часть 2, глава XXV, реплика Бориса Друбецкого, обращенная к Пьеру Безухову в присутствии Кутузова) и об отказе солдат накануне Бородинского сражения пить водку (том 3, часть 2, глава XXV, слова майора Тимохина, адресованные князю Андрею Болконскому) [5, с. 94].

Известно несколько примеров в «Войне и мире», традиционно признаваемых восходящими к свидетельствам исторических источников, хотя сходство в этих случаях довольно поверхностное, и Толстой мог вполне самостоятельно создать эти эпизоды или мотивы. Так, сцену с ранением на Аустерлицком поле князя Андрея, подхватившего знамя и увлекшего за собой солдат, принято возводить к сообщению о поступке князя П.М. Волконского. Между тем в отличие от толстовского героя его возможный прототип ранен не был и смог отбить две пушки у неприятеля. Но писатель мог отталкиваться и от другого события – аналогичного поступка кутузовского флигель-адъютанта и зятя графа Ф.И. Тизенгаузена, со знаменем в руках убитого французской пулей.

Несомненно, для создания эпизода ранения героя, поднявшего знамя и пытавшегося увлечь за собой оробелых солдат, писателю не надо было обращаться к источникам: его можно было просто придумать. Мотив пребывания штатского человека, графа Пьера Безухова, на Бородинском поле принято возводить к истории из жизни князя П.А. Вяземского, участвовавшего в Бородинском сражении. Тот факт, что Вяземский поступил в ополчение и в сражении был не в штатской одежде, нелепо выглядевшей в бою, а в ополченском мундире, нимало не мешает считать князя прототипом толстовского героя. А ведь прийти к мысли сделать своего любимого персонажа участником Бородинской баталии писатель мог и независимо от известия из прочитанного Толстым письма М.А. Волковой, адресованного В.И. Ланской, в котором рассказывалось о Вяземском [8, с. 79].

В отличие от Сергея Глинки, описывающего действия умирающего генерала Краснова объективно, внеличностно – вне психологической точки зрения какого-либо наблюдателя, и Федора Глинки, представленного в роли наблюдателя бесстрастного, Толстой изображает мучения Анатоля в восприятии сострадающего ему князя Андрея. Перед нами один из обычных для Толстого случаев, описанных В.Б. Шкловским: «очень большое количество событий у Толстого “передается через героя”. Этот герой нужен Толстому для непонимания событий. Он и воспринимает обычно события по-особенному» [1, с. 176].

Писатель показывает в качестве неизбежной дани, приносимой войне, страдания, инвалидность, мучительную смерть. Толстовской батальной поэтике абсолютно чужда эстетизация войны, а сами войны трактуются писателям как явление абсурдное и противное человеческой природе. Для кампании Двенадцатого года делается отчасти исключение, как для войны оборонительной. Однако в принципе, с высшей, абсолютной, точки зрения любая война для автора «Войны и мира» – преступление. Вспомним строки, завершающие описание Бородинской битвы: «Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма, и пахло странною кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?».

В отличие от Сергея Глинки, изображающего эффектногероическое поведение генерала Краснова и в противоположность Федору Глинке, не усматривающему в потере ноги раненым Бахметьевым ничего трагического и даже просто по-настоящему значимого, Толстой дважды (на примерах татарина и Курагина) показывает некрасивость и даже уродство войны. Поведение нарциссически самовлюбленного Курагина в изображении Толстого может показаться малодушным и истеричным, однако замысел писателя заключался, по-видимому, в другом: показать естественную реакцию искалеченного человека на боль и потерю части своего тела. Не случайно князь Андрей, который держится иначе, но тоже без эффектного героизма, свойственного Краснову у Сергея Глинки, испытывает к Анатолю не презрение, а сострадание. Князь Андрей не кричит, не корчится от боли, не плачет. Однако и он, впустивший в себя собственные и чужие боль и страдания, в противоположность глинковскому генералу думает отнюдь не об исходе сражения.