Курсовая теория на тему США и революция 1917 года в России

Содержание:

Введение 2
1. Экономические предпосылки октябрьской революции 1917 года 3
1.1. Общее прошлое: американское «путешествие» в русскую революцию 11
1.1.1. Первая революция 13
1.1.2. От Февраля к Октябрю. 15
1.2. Политика Соединенных Штатов и Великобритании по отношению к России (сентябрь 1917 — начало 1918 гг.) 21
1.3. Американская феноменология русской революции 25
1.4. Бюджет переворота 26
2. Причины вступления США в Первую мировую войну 28
2.1. США и революция в 1917 года в России 30
2.2.США в годы Первой мировой войны 32
2.3. Оценки революции 1917 года в Американской и Британской прессе 34
Заключение 38
Список литературы 44

Введение:

100 лет прошло после революции, а историки находят всё новые факты о скрытых пружинах октябрьского переворота. Распалась тысячелетняя твердыня. Исчезла государственная форма, державно державшая и строившая национальную Россию» . Долгое время за кулисами общественного внимания оставалась одна, казалось бы, непримечательная, но вместе с тем весьма важная деталь. Известно, что к революции страна шла долго: почти с начала века в России активно начали издаваться антимонархические газеты, революционные листовки, шли стачки и митинги рабочих. На чьи же деньги организовывалось всё это?
До Первой мировой войны большевистское крыло Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в основном добывало деньги на жизнь и борьбу с буржуями-капиталистами далеко не всегда законными методами: экспроприациями (или, как их называли, «эксами»), то есть грабежами, поборами с богатых владельцев собственности, а также махинациями с наследством. Членские взносы самих партийцев приносили в кассу не более 10% дохода. Были и крупные жертвователи: например, газета «Правда» издавалась на деньги миллионера Саввы Морозова. Кроме того, «на революцию» давали многие известные писатели, артисты, юристы и т.д.

Заключение:

Результаты курсовой работы позволяют расширить представления об истории русской революции, по-новому взглянуть на то, какие факторы оказывали влияние на ход политического процесса. В период Февральской революции в концентрированном виде нашли свое выражение и традиционные для элиты психологические и идеологические особенности, и феномены, обусловленные текущей политической конъюнктурой, связанной с отношением к отдельным событиям и явлениям.
Но при этом сами политики явно недооценивали реальность революционных потрясений и их масштаб. Позже (и даже в 1917 г.) политики стремились в своих выступлениях, в том числе в воспоминаниях, дезавуировать многие обвинения в адрес самодержавия, подчеркивая отсутствие, в реальности, убедительных документальных доказательств «предательства» представителей власти.
Не случайно, что события Февральского переворота изначально обернулись для представителей политической элиты состоянием шока и глубокого психологического потрясения. Несмотря на усилившиеся перед Февралем предчувствия возможных «событий», начало революционных выступлений застигло политиков врасплох. Более всего они оказались психологически не готовы к «неожиданному» превращению уличных беспорядков в вооруженное выступление, возглавляемое находившимися в Петрограде солдатскими массами. Это обстоятельство, а гак же стихийный, неуправляемый характер революционных событий, привел к тому, что в одночасье были разрушены все привычные для элиты сценарии поведения. Политики оказались в состоянии растерянности, дезориентированности — и первоначально у них возникли затруднения с определением схемы дальнейших действий в экстремальных условиях.
Предпосылкой для успешного усвоения населением этих идей была психологическая атмосфера, возникшая в обществе после Февральского переворота. «Обыватели», превратившиеся вдруг в «граждан», испытывали сильную потребность в информации, помогающей объяснению и «осмыслению» современных экстраординарных событий.
Основная масса населения с восторгом и верой в лучшее будущее встретила крушение царизма. Обильная политическая риторика была в значительной мере ориентирована на обеспечение национальной легитимации установившегося в результате революции «нового порядка». Свержение царизма оправдывалось как «акт национальной самозащиты», направленный против «антинационального режима» препятствия к «победоносному» завершению войны и помехи для «живых сил» страны с их патриотическими устремлениями. Отсюда вытекал один из ключевых тезисов «общенациональной идеологии», сыгравший роковую роль для элиты. Многие ее представители, отказываясь видеть в революции следствие усталости и нежелания народа продолжать войну, преувеличивали силу «патриотического духа» населения. Они полагали, что «свободный народ» готов воевать и дальше, ибо отныне уже ведется «война за Свободу», в ходе которой претворяются в жизнь идеи «революционного мессианства».
Подобная схема в общих чертах была обязательна и для политиков-либералов, и для социалистов, и первоначально она являлась «неприкасаемой», не подлежащей никаким публичным сомнениям. Однако, в действительности, постепенно все больше представителей политической элиты убеждалось в утопичности ставки на сознательность «свободного народа», который, оказывается, еще не готов ставить знак равенства между понятиями «свобода» и «победа».
Другие составные части мифа о «свободном народе» также свидетельствовали, что многие установки представителей политической элиты были далеки от реалий послефевральской России. В частности, сразу после переворота, в первые недели, чрезвычайно активно пропагандировались идеи о «всенародной», «надклассовой» революции, о «всеобщем единении» различных слоев населения, добившихся победы над царизмом. В публичной риторике из этого делался оптимистичный (и как вскоре выяснилось преждевременный) вывод: «свободный народ» будет и впредь демонстрировать «единение», «сознательность» и «организованность». Более того, в знак верности идеалам «торжества Свободы» и «социального мира» он пойдет на «самоограничение» своих потребностей. Чтобы сохранить эту иллюзию, политики попытались законсервировать в обществе эйфорическую атмосферу «великого подвига», «восьмого чуда света», «праздника Свободы», «революционной Пасхи» и т. п. Многие представители политической элиты рассчитывали, что обеспечению стабильности будут способствовать акции, направленные на «подъем настроения», в том числе посредством политических комплиментов в адрес «свободного народа». Они надеялись, что у людей, принадлежащих к различным социальным слоям, возникнет идентификация с единой общностью «граждан Свободной России», чувство сопричастности и ощущения своей «важности» в происходящих событиях.
Для «общенациональной идеологии» — внешне весьма эффектной -главным «испытанием на прочность» оказалась реализация ее установок и мифов в процессе функционирования системы государственной власти, сформировавшейся после Февраля.
Представители политической элиты, в том числе не вовлеченные формально в деятельность новых властных структур, изначально стремились создавать впечатление, что «революционная власть» полностью соответствует стилю «общенациональной идеологии». Прежде всего, это должно было следовать из публичной деятельности Временного правительства. Мифам о «бескровной революции», об ее «гуманизме», о торжестве права и т. п. соответствовали многочисленные решения правительства, которые в атмосфере «праздника Победы» неизбежно воспринимались как символы вступления России в «новую эру». В частности, такой характер имели декреты об отмене смертной казни, об амнистии, о ликвидации сословных и классовых ограничений и т. д. В публичной риторике они выглядели как примеры

Фрагмент текста работы:

1. Экономические предпосылки октябрьской революции 1917 года

У современных историков, политологов и социологов неоднозначное отношение к этому историческому событию, хотя никто не отрицает его всемирно-исторического значения. Одни считают революцию огромным шагом вперед в социальном прогрессе (правда, закончившимся, как и большинство других революций, реверсом), другие считают ее исторической случайностью, произошедшей благодаря деятельности кучки фанатиков-авантюристов. Чтобы правильно понять экономические предпосылки и значение Октябрьской революции 1917 г. для России, мы проведем сравнительный анализ двух аграрных реформ, произошедших одновременно, но в разных частях мира: Крестьянской реформы 1861 г. в России и земельной реформы 1862 г. в США, проведенной на основе Гомстед-акта [1].
Декрет о земле осуществил вековую мечту русского крестьянина о «черном переделе», то есть передаче помещичьих земель в руки крестьянства, он превратил помещичьи земли из средства эксплуатации многомиллионного российского крестьянства в средство роста его благосостояния. Ввиду этого одновременно надо было решать и аграрный вопрос — основной для страны, где крестьянство составляло большинство населе¬ния, и задачи капиталистической индустриализации, подъема культурно-образовательного уровня народа, и национальную проблему, и проблему демократизации общественно-политической жизни — замены абсолютистско-бюрократических порядков буржуазно-демократическими и т.п.» . Почему Россия не Америка? К 1860-м гг. промышленная революция в США была в полном разгаре, и поэтому американские штаты раскололись на промышленный Север (с высоким уровнем развития капиталистических отношений как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, где фермеры вели товарное производство) и на сельскохозяйственный Юг (где рабовладельцы-плантаторы выращивали хлопок для продажи его в Англию, то есть были ее сырьевым придатком). В Российской империи к 1860-м гг. промышленная революция еще только начинала формироваться и вся власть находилась в руках помещиков, которые провели «крестьянскую» реформу в своих интересах. Но к началу ХХ в. на Западе, Юге, в Сибири и на Дальнем Востоке сельскохозяйственное производство велось в целом уже капиталистическими методами, и только в центральной части России крупные помещичьи латифундии препятствовали развитию капитализма в сельском хозяйстве за счет сохранения остатков крепостнических отношений в виде отработок, продовольственной аренды и т. п. Поэтому оплотом Белого движения были окраины Российской империи, в которых не было помещичьих хозяйств и остатков крепостничества и где наделы крестьян позволяли им вести товарное производство. Юденич наступал с северо-запада, Колчак – с востока из Сибири, Деникин и Врангель – с юга. Профессор В. П. Данилов, выступая в прениях на дискуссии, заявил: «Взгляните на карту нашей страны конца 1918–1919 гг., когда Советская Россия была окружена кольцом интервентов и белогвардейцев. Не совпадает ли, в общем линия фронта с экономическими границами, разделявшими районы, в которых до Октябрьской революции в наибольшей мере сохранились пережитки крепостничества, и районы с более свободным, более интенсивным развитием капитализма в сельском хозяйстве?» [1]. И он был прав. Гражданская война в России полностью подтвердила тот факт, что Октябрьская революция была отнюдь не каким-то военным переворотом, в котором «пьяная матросня» свергла Временное правительство, а затем разогнала и Учредительное собрание. Но это не была и «Великая социалистическая» революция, как об этом трубили большевики – это была аграрно-крестьянская революция, которую возглавили социал-демократы во главе с В. И. Лениным. В России крестьяне, мечтавшие со времен Крестьянской реформы 1861 г. о «черном переделе», получившие в результате Декрета о земле земли помещиков, десятками и сотнями тысяч шли в Красную армию защищать свою землю, которую они получили от советской власти. А крестьянство в начале ХХ в. составляло более 83 % населения России, поэтому Белое движение в Гражданской войне в России было обречено на поражение, так же как и армии южных штатов в США. В середине XIX в. наблюдалась высокая схожесть аграрного строя в России и на Юге США: господство крупного землевладения, основанного на подневольном труде (крепостных крестьян в России и рабов – в США). Крестьяне выращивали зерно, которое помещики экспортировали в Европу, а рабы на плантациях выращивали хлопок, который рабовладельцы поставляли в Великобританию. Интересно, что прекращение поставок хлопка в период войны Севера и Юга вызвало кризис в английской текстильной промышленности, где сотни тысяч людей остались без работы. Экстенсивный характер плантаторской системы, основанный на неэффективном рабском труде, требовал неограниченного резерва свободных земель, которые имелись в изобилии на Западе США, но на эти же земли претендовали американские фермеры-скваттеры и переселенцы из Европы. Плантаторы-рабовладельцы производили свою продукцию для продажи в Великобританию, а все необходимые им товары закупали в Европе и совершенно не были заинтересованы в развитии индустрии США. Они были заинтересованы во фритредерстве, в то время как нарождавшаяся в северных штатах национальная индустрия требовала, напротив, протекционизма, защиты от европейской и в первую очередь – от высококонкурентной британской индустрии, уже завершившей промышленную революцию. Фермеры, производя свою продукцию для местного рынка, сами являлись потребителями продукции бурно развивающейся американской индустрии. Поэтому важнейшим элементом Гражданской войны в Соединенных Штатах стал Гомстед-акт, который привел в ряды армии северян десятки тысяч фермеров, сражавшихся за свою землю. Что же касается освобождения от рабства, то эта политика не представляла какой-либо самостоятельной ценности, имея не столько экономическую, сколько политическую направленность. С одной стороны, северян тут же поддержала европейская либеральная интеллигенция, а «освободитель» крестьян Александр II даже послал в поддержку север