Курсовая теория на тему Гоголевский текст в современной новелле М. Елизарова

Содержание:

Введение 3
Глава 1. Теоретические аспекты исследования 5
1.1. Отражение гоголевского текста в постмодернизме 5
1.2. Гоголевский гротеск в современных произведениях 9
Глава 2. Анализ гоголевского текста в современной новелле М. Елизарова 14
2.1. Биографические сведения 14
2.2. Анализ произведений 15
Заключение 22
Список использованной литературы 24

Введение:

В системе постмодернистской эстетики и поэтики с их игровым компонентом, смещением границ между реальностью и иллюзией, искусственным и естественным, автором и персонажем, установкой на читательское сотворчество жизнь и литературное наследие Гоголя представляются благодатным материалом. Его творчество — это не только мощный источник интертекстуальных экспериментов, обладающий богатым потенциалом, высокой культурной «проводимостью», но и катализатор художественно-эстетических исканий современной постмодернистской литературы (о чем уже много писалось в связи с исследованиями этой литературы (параллели «Гоголь и Пелевин», «Гоголь и Вен. Ерофеев», «Гоголь и Т. Толстая» и т. д.)
Проблема «Гоголь и постмодернизм» достаточно широкая, и чем больше ее осваивают, тем больше она разрастается. Демонстрируются все слои постмодернистской эстетики и поэтики: и теория симулякров, и балансирование на грани деструктивной поэтики, и теория тела («тела без органов» М. Фуко), которое интерпретировано как ризоморфное, «бесформенное и бесструктурное», и «тело без образа, в котором ничего не репрезентировано» Ж. Делеза2), и концептосфера постмодернизма, включающая концепты страха, боли, сексуальности, перверсии. Кажется, что Гоголь в своем творчестве уже «проиграл» все эксперименты ХХ, а теперь уже и ХХI века, включая даже современный тип компьютерного мышления. Об этом таланте Гоголя предугадывать пути развития искусства ХХ века писал в свое время А. Белый. Но и в самых сумасшедших литературных проектах ХХI века заметен «гоголевский след».
Если задуматься над причинами необыкновенной популярности романа Дэна Брауна «Код да Винчи», то в памяти обязательно возникнет принцип компьютерной «игры-ходилки», в основе которой лежит постмодернистское мышление. Парадоксально, но так построены и «Мертвые души». Роман, осваивая древнейшую форму путешествия, в свою очередь, стал художественной точкой отсчета в освоении интриги «лабиринтовой поэтики» современного постмодернистского «путешествия-поиска», кружения.
Целью работы является охарактеризовать гоголевский текст в современной новелле М.Елизарова.
Объект исследования: современные новеллы М.Елизарова.
Предмет исследования: гоголевский текст в современной новелле М.Елизарова.
Задачи:
1. Охарактеризовать отражение гоголевского текста в постмодернизме.
2. Выделить особенности гоголевского гротеска в современных произведениях.
3. Проанализировать гоголевского текста в современной новелле М. Елизарова.
Структура работы: работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

Заключение:

Рецепция гоголевского “текста” в современной прозе происходит и на уровне повествовательных инстанций гротескного типа. Сказовая манера Гоголя, исследованная в свое время “опоязовцами” (В. Виноградов, Я. Зунделович, А. Слонимский, Б. Эйхенбаум и др.), представляет собой целый арсенал гротескных приемов повествования, востребованных современной литературой. Языковые игры, патетические подъемы и снижения, избыточный синтаксис и последовательный алогизм утверждений – все это стало основой современного гротескно-ироничного дискурса. Нарративные практики Гоголя стали предметом стилизации, пародирования, пастиширования, гротескного обыгрывания.
Одной из форм гротескного обыгрывания нарратива является интертекстуальное введение в современное произведение фигуры гоголевского адресата вместе с наигранно архаичной формой эпистолярной этики и стилистики адресанта. Такую нарративную модель мы встречаем в гоголевском “Ревизоре”. Хлестаков реализует свой необыкновенный талант “легкости мысли необыкновенной” не только в сценическом пространстве его жизни, но и проецирует сыгранный им жизненный спектакль в форму “авторецензии”. В письмах другу Тряпичкину он реализует себя как свободный беллетрист и яркий сатирик, смело сочетающий юмор и сарказм, гротеск и самоиронию.
Художественная практика свидетельствует, что в современной русской прозе рецепция “гоголевского текста” происходит на уровне нарративных моделей. Нарративный гротеск, с особой, яркой сказовой манерой маски-персонажа Гоголя, становится художественно-ментальной матрицей, “работающей” в современном контексте вне привязки к первоисточнику. Наполненная реалиями новой эпохи, стилевыми оборотами нового поколения, она создает гротескный метанарратив внутри целостного повествовательного дискурса.
Рецепция классического гоголевского предтекста в современной прозе осуществляется на уровне генеральной идеи – абсурдности русской истории и бытия как такового.

Фрагмент текста работы:

Глава 1. Теоретические аспекты исследования

1.1. Отражение гоголевского текста в постмодернизме

Подобно тому, как гоголевский нос отправляется самым неожиданным образом в путешествие по Петербургу, так по миру, по кругам истории устремляется гоголевская голова, оказываясь то головой Робеспьера, то Дантона, то Гитлера, «замыкаясь» на голове Крестителя в эпилоге повести, вступая в свободную смысловую игру идеологическими, политическими и культурными текстами, формируя технику интеллектуального «бриколажа» (К. Леви-Строс). Современная Гоголю эпоха симулякров реанимируется в пространстве новой культурно-исторической эпохи. Подмена палача симулякром-двойником (сталинская тема в «Голове Гоголя»), так же, как подмена топора гильотиной, головы — шаром, человека — куклой, означает в то же время смену знаков культуры знаками цивилизации — то, что впервые увидел у Гоголя и почувствовал в художественном сознании ХХ века А. Белый. Понятие интертекстуальности овеществляется: история цитатна в той же степени, что и литература. Даже голова в тексте А. Королева является цитатой, как и гоголевские носы, бакенбарды, фраки и т. д. Автор в его произведениях вступает в игру с хаосом, моделируя всевозможные виртуальные ряды своей «документальной мифологии с элементами черного юмора» [12].
В коллаже А. Королева «Носы» сходятся в одном петербургском пространстве все знаки и мотивы петербургского текста Гоголя («Шинель», «Женитьба», «Нос» и др.). У Кочкарева — «знатного вида нос», нос Анучкина «красуется гоголем», подобно «степному иноходцу, оседланному золотым пенсне на крутых боках» (Королев, с. 270). Носы определяют даже моду. Кочкарев — Яичнице: «Таких пирамид в свете уж больше не носят»); или: «Что за носы! Ни талии, ни римского профиля. Гузна куриные!».
Здесь Королев остается верен избранному им коллажному принципу, допуская любые сочетания и нагромождения вещей, форм, знаков. Он как бы продолжает процесс деформации человеческого облика, переводя его на язык повседневности и окончательно размывая грань между реальным и фантастическим, доводя гоголевский прием до еще более парадоксального завершения: в финале повести-коллажа «Носы» Ковалев, проведя целый день в безуспешной охоте за носом, обретает утром сразу два носа, что, в отличие от безносого лица, его полностью удовлетворяет. В определенном смысле тексты А. Королева, как и гоголевский претекст его произведений, вписывается в «носологическую» традицию мировой культуры (как фольклорную, так и литературно-художественную), имеющую протяженный ряд — от масок римской ателланы, средневековых гравюр, театра Петрушки, комедии Dell’ Arte до современных шаржей [14].
«Низовую» параллель голове являют собой сапоги. О сапогах много писалось и в связи с историей перезахоронения Гоголя, и в связи с романом (иногда его называют повестью) А. Королева, который использует этот факт, ставший своеобразным «документальным мифом» посмертной «биографии» писателя (на это обращает внимание и Г. Нефагина5. Следует обратить внимание на образно-семантический ряд, связанный с символикой сапог в отечественной культуре. Во многих текстах отмечается повышенный семиотический статус сапог, являющихся составным элементом мундира и в целом «мундирной» культуры, противопоставленной пространству свободы, дружбы, вольного философствования, «лени»6. Эта культурная традиция, сформированная романтизмом, сохранилась и в современной литературе, усилившись в контексте тоталитаризма и иконографии Сталина, доминанту которой составляют сапоги и усы. Антропоморфизм вещи, характерный для поэтики Гоголя, сохраняет в пространстве постмодернистского текста свою функцию, расширяя временные рамки и связывая вещь с человеческой историей и памятью. В этих антропоморфных образах головы и сапог предсказанная история вещей (пролепсис, по Ж. Женетту7) вплетается в человеческие и исторические судьбы.