Курсовая с практикой на тему Свет и Мрак в «Пире во время Чумы» А.С. Пушкина

Содержание:

Введение 3
Глава 1. «Пир во время чумы» А. С. Пушкина: споры о мотиве, суть идейного содержания 5
Глава 2. Составляющие элементы мира Света и мира Мрака в «Пире во время Чумы» А.С. Пушкина 11
Заключение 19
Литература 22

Введение:

Пир во время чумы» – последняя из «маленьких трагедий» Пушкина, по сути, завершение «Болдинской осени» 1930 г. В разные эпохи она истолковывалась по-разному. На рубеже XIX–XX столетий делался акцент на кощунственный характер бунта Вальсингама, получивший яркое воплощение в его гимне (Д. Овсянико-Куликовский, Ю. Айхенвальд). Затем, уже в советском литературоведении, настойчиво стала утверждаться сила и красота песни Председателя, которую называли «Гимном смелости» (Н. Фатов, И. Нусинов, А. Гукасова). При этом центром проблематики, смысловым ядром драмы представлялись песни Мери и Вальсингама, рассматриваемые изолированно от всего текста «Пира…».
Появившиеся во второй половине ХХ в. работы С. Овчинниковой, Д. Благого, В. Соловьёва, Ст. Рассадина и др. расширили рамки научного интереса. На фоне интенсивных филологических поисков целого ряда пушкинистов обращают на себя особое внимание две работы, написанные с разных позиций и вступившие друг с другом в своеобразный научный диалог-спор. Это, с одной стороны, созданная в 1981 году статья И. Л. Панкратовой и В. Е. Хализева ««Пир во время чумы»: опыт прочтения», а с другой – работа Ю. М. Лотмана «Из размышлений над творческой эволюцией Пушкина (1830 год)», созданная семью годами позже.
Таким образом, трагедия достаточно активно изучалась и сегодня продолжает изучаться как в отечественном, так и в зарубежном литературоведении, но при всём том остаются споры вокруг «Пира…». В числе малоизученных аспектов трагедии вопрос о соотнесённости света и мрака в образах пушкинского произведения. Этот аспект изучен крайне слабо, традиционно упоминается только лишь при разработке христианской символики в пушкинской трагедии. Но, бесспорно, сущностная основа отображения мира Света и мира Мрака у Пушкина намного глубже и обширнее.
Цель данной работы – изучить вопрос о соотнесенности образов Света Мрака в трагедии А. С. Пушкина «Пир во время чумы».
Объект исследования – текст трагедии А. С. Пушкина «Пир во время чумы».
Предмет исследования – образы Света и Мрака в «Пире во время чумы».
В связи с поставленной целью необходимо решить следующие задачи:
— изучить трагедии А. С. Пушкина «Пир во время чумы» на предмет выявления образов света и мрака,
— изучить критические материалы по исходной проблеме,
— рассмотреть систему образов Света и Мрака в трагедии.
Структура работы. Курсовая работа состоит из:
— введения,
— двух глав основной части,
— заключения,
— списка источников, которые использовали при подготовке и написании данной курсовой работы.

Заключение:

Настоящая поэзия не оставляет места для обыкновенных иллюзий относи¬тельно свободы человеческого существа. Работая с языком, поэт ничего не в нем меняет, и святость языка в поэзии становится особенно ощутимой, безуслов¬ной и властительной. Поэт вливает слова одно в другое, как вливаются воды ручья в самих себя.
Человек, потерявший мать и любимую жену, собрал друзей и устроил пир. И этот пир, и впервые в жизни к нему пришедшие стихи — ответ на всеобщую смертность. В начале трагедии пирующие пьют в честь Джаксона, кто «выбыл первый из круга нашего». Можно сколько угодно делать вид, что смерти нет, но каждому придется выйти из круга живых. Пир во время чумы начался с грехопадением и никогда не прекращался.
Треск каминов и жар пиров — ответ на тьму и холод за окном. «Весел зимний жар пиров»: Дорога ложка к обеду, а жар — зимой. Можно и летом полюбоваться огнем, но зимой жар очага — условие твоей жизни. Пир — не раз¬влечение, его веселье — оружие, защищающее наше достоинство, сберегающее жизнь от смертельной стужи.
Место Зимы занимает Чума, и роднит ее с Зи¬мой то, что, будучи царицей, она вдруг встает с трона и направляется к нам. Обыкновенно мы идем верной дорогой к своему концу, а тут она сама при¬ближается к нам и «льстится жатвою богатой». Мы привыкли думать, что ей все равно. Напротив: как только нам становится все равно, это прельщает Чуму. Она начинает торопить события, «к нам в окошко день и ночь / Стучит могильною лопатой» — в то окошко, откуда мы привыкли смотреть на мир со стороны вполне объективным взглядом. Тогда мы и спрашиваем себя: «Что делать нам? и чем помочь?».
Когда мы отождествляем сущее и мир, видимый из окошка нашего застенка, это не просто имманентная иллюзорность нашего воззрения, это вина и грех. За это придется отвечать.Царица Чума прельщена, соблазнена, она во власти всемства. Не Чума породила в нас безразличие друг к другу. Напротив, наше безразличие позвало ее. Дьявол не по ту сторону окошка, а по эту, где ни жарко, ни холодно, все заняты важными делами, совершенствуют свое объективное мировоззрение — и вдруг сталкиваются с проблемой, не имеющей решения на привычных путях.
Зима настанет, даже если мы и предпочитаем позднюю весну или ран¬нюю осень. Смерть приходит с той же царственной неизбежностью. Чумная эпидемия — лишь усиление происходящего всегда. Спрашивая удивленно «Что делать?», мы обличаем себя в том, что принимаем мир лишь отчасти. Пушкин предлагает нам от Чумы не отворачиваться. Это не значит, что мы распахнем ей дверь. Зимой не стоит весь день находиться на морозе. Зимняя свежесть хороша, когда знаешь, что вернешься в дом к огню. Так и с Чумой: не обязательно бросаться ей навстречу. Царица деликатно стучит в окошко, в дверь не ломится — и мы будем сдержанны, и все же не забудем о ней, вос¬славим царствие Чумы.
Пушкин присматривается к реальности, являющей себя в мире как бой. Поле боя по-русски — всегда чисто поле, приуготовленное, чтобы пролить на нем кровь и усеять его мертвыми костями, как мы помним с детства из то¬го же Пушкина. Место гиблое, но и славное, освещаемое доблестью — послед¬ним блеском твоей души. Поле боя — место встречи со смертью. Если хочешь утратить верный путь к смерти, вызови ее на бой.
Но разве гимн в честь Чумы не ставит нас в ситуацию не вызова, а скорее обороны. И могущая Зима, и грозная Чума сами надвигаются на нас.
Гимн являет нам противостояние двух миров – Света и Мрака. Бой, бездна, океан, ураган — мир стихии, влекущий и упоительный. В нем нет границ и форм, он хаотичен и мрачен, там царит беспорядочное движение. Чума не дышит мерами, дыхание ее яростно и непредсказуемо. Гимн поется из мира пира.
Когда Чума стучится в окошко, мы, даже оставаясь в доме, уже оказыва¬емся «бездны на краю». Закрывая двери и наливая другу вина, мы выходим на бой.
В гимне Пушкин мастерски удерживает точку равновесия между очаро¬ванием простых вещей и упоением грозящей стихией. Если мы способны так взглянуть в лицо Чумы, нам и впрямь не страшна могилы тьма, нас не смутит ее призванье. Чума призывает к смерти, и в начале гимна звучит смятение от этого призыва. Теперь мы приобрели опыт стояния на краю смертной бездны, и нам уже не страшно, потому что неизъяснимый покой и изведанное наслаждение удостоверяют наше бессмертие. Вернемся ненадолго к пятой строфе: «И счастлив тот, кто средь волненья / Их обретать и ведать мог».

Фрагмент текста работы:

Глава 1. «Пир во время чумы» А. С. Пушкина: споры о мотиве, суть идейного содержания

Пушкинская трагедия «Пир во время чумы» является самой таинственной из цик¬ла «Маленькие трагедии». Для материалистического мировоззре¬ния здесь нет тайны: человек бессилен перед лицом смерти. Но этот тезис только мешает разглядеть траге¬дию бездонной глубины действительной тайны. На сюжет пьесы мог повлиять роман итальянского писателя Мандзони «Обрученные», который Пушкин очень ценил [1, с. 61]. Здесь то¬же описывается эпидемия чумы как трагедия, но нет той трагиче¬ской и вместе с тем возвышающей атмосферы, которая охватывает нас при чтении произведения Пушкина.
«Пир во время чумы» отвечает правилам истинной трагедии. Трагедия — это не просто нечто ужасное. «Это было бы слишком мелко. Ужасное может постигнуть и самую ничтожную личность.
Трагедия предполагает:
1) ситуацию, когда человек должен сделать выбор своей судьбы на высшем уровне, перед лицом вечности, опре¬делившись к гибели или к спасению;
2) и вместе с тем — в этом со¬стоит истинная трагедия — ему приходится выбирать между добром и злом» [2, с. 168].
Коллизия представляется неразрешимой, поскольку любой выбор содержит трагическую вину. Но выход есть, хотя он и ужасен. Он заключается в том, что трагический человек поднимает¬ся над ситуацией и уничтожает ее. Трагедия заканчивается гибелью героя. Наступает катарсис — очищение в результате победы над трагической ситуацией. Наиболее яркими примерами истинной трагедии являются романы Достоевского. Возьмем в качестве при¬мера роман “Идиот”. Может ли князь Мышкин сделать выбор между Настасьей Филипповной и Аглаей, не предав одну из них? В резуль¬тате гибнут все трое: Настасья Филипповна физически, Аглая мо¬рально, а финальная потеря разума у Мышкина по своей знаковости равносильна смерти античного героя.
В «Маленьких трагедиях» ясная краткость формы сочетается с таинственной неисчерпаемостью содержания. Их краткость и ма¬лое число действующих лиц создают смысловой скелет содержа¬ния, что в больших трагедиях невозможно. Затем «Маленькие тра¬гедии», благодаря своему объему, запечатлевают в памяти читателя каждую деталь как в стихотворении. Наконец самое важное, их содержательность во многом основана на особой недоговоренно¬сти, художественный эффект которой составляет тайну и открытие Пушкина. Постижение смысла произведения длительный процесс, не имеющий предела.
Кто же носитель трагического начала в трагедии «Пир во время чумы» — председатель. Вообще траге¬дия представляется Пушкиным как незавершенный перевод драмы Вильсона. На самом деле внешняя незаконченность является глу¬боким художественным приемом, несущим важнейшую смысловую нагрузку. Он позволяет создать огромное антиномическое напряже¬ние. Носитель истины в трагедии — священник, обличаю¬щий с позиций христианской морали пирующих во время чумы. Особенно священник обвиняет председателя сборища — Вальсингама, напоминая ему о том, что он, потерявший во время эпидемии жену и мать, своим беспутным поведением заставляет страдать их души на небесах. Вальсингам не может отрицать правоту слов свя¬щенника, но вместе с тем не может отказаться от продолжения пи¬ра. Главная причина этого трагического раздвое¬ния — это особое чувство, так гениально выраженное Пушкиным.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья—
Бессмертья может быть залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог [6] .
В страшном испытании близкой гибелью возникает удиви¬тельный парадокс. Оказавшись лицом к лицу со смертью, такие люди, как Вальсингам способны получать огромные приобрете¬ния. Они ощущают противоестественность ухода в небы¬тие и обретают чувство личного бессмертия. Благодаря повышению интенсивности бытия, когда небытие и смерть, как путь к небытию, начинают представляться противоре¬чащими самой природе вещей и поэтому невозможными. Чувство¬вать, что ты возвысился над смертью и тем самым победил ее, — это значит исполнить высший императив, требующий ощущать себя бессмертным существом.
В работе ««Пир во время чумы»: опыт прочтения» авторы предла-гают рассматривать это произведение в контексте пушкинской лирики, считая эту «маленькую трагедию» своеобразным итогом творчества по¬эта 1820-х гг. В центр контекстуального рассмотрения И.Л. Панкрато¬ва и В.Е. Хализев помещают эволюцию в творчестве Пушкина мотива пиршественного веселья. «Беззаботная неистовая радость, вольная игра молодых страстей (пусть ощущаемая как беззаконье) были неоднократно опоэтизированы и в стихах 20-х годов», — отмечают авторы [4, с. 128].
Идея пира как «безумного веселья», вполне сложившаяся в мировос-приятии Пушкина на рубеже 1820-30-х гг., и легла, по мнению Панкра-товой и Хализева, в основу сюжета пушкинской «маленькой трагедии».
Герой трагедии знает, что покинуть пирующих ему нельзя, так как спасение в одиночку — по сути бегство, едва ли не больший грех, чем отказ от спасения. Вальсингам получил от своего поэта ясное и печаль¬ное чувство верности, и сейчас это — верность людям, с которыми он и впрямь кровно связан одним грехом и стало быть — ожиданием общей расплаты. Вальсингам сообщает о своем решении остаться на пире как о выполнении нравственного долга, тем самым словно бы призывая «ми¬лость к падшим», так — незаметно — поднимая одну из важнейших тем русской литературы.
Ю.М. Лотман в работе «Из размышлений над творческой эволюци¬ей Пушкина (1830 год)» полемизирует с такой трактовкой. Вальсингам, по его мнению, вызывает чуму на бой, потому что победил страх перед ней. Победа над страхом дается в награду за полную свободу, которая делает для человека борьбу, опасность, смерть результатом его соб¬ственного выбора, а не навязанных ему извне обстоятельств. Это — по¬рыв полной и окончательной личной свободы, подчиняющей судьбу и обстоятельства [3, с. 477].
Ю. Лотман считает, что путь Священника и путь Председателя противопоставлены друг другу. Ученый не согласен с уже упомяну¬тым нами мнением Р.Н. Поддубной [5], что Священник выступает не как идеолог религии, а как защитник гуманизма. Достаточно представить себе, — пишет Лотман, — невозможную подстановку на место Священни¬ка какого-либо гуманиста-философа, чтобы понять необоснованность этого утверждения. Священник указывает путь веры и отвергает путь индивидуальной свободы. Так же, как и Вальсингам, Священник при-зывает победить страх. Но если для Председателя свобода и торжество над страхом смерти даются ценой победы над обстоятельствами, то Свя¬щенник зовет к победе над собой.
Исследуя конфликт трагедии, Ю. Лотман опирается также на идею Дома. Священник требует от пирующих, чтобы они вернулись домой. Но дом их, — как замечает ученый, — уже не Дом («Дома у нас печаль¬ны»). Для Пушкина традиционно Дом связывался с Пиром (ср. «Вновь я посетил…» связь отеческой земли и «приятельской беседы») [3]. Пир имел высокое значение и связан был со святыней дружбы и радостью. Лот¬ман не принимает версию Панкратовой и Хализева о негативном смыс¬ле пиршества Вальсингама, считая, что эпитеты «безумная юность», «безумные пиры» не несут отрицательной окраски); кроме того, Пир в «Вакхической песни» связывается с мудростью и торжеством разума.
Напряженное бытие необязательно есть сфера существования трагического героя. Оно, как доказывает история, может сопутство¬вать деятельности и законченного злодея. Но хри¬стиане видят в Боге живую истину бытия, полноту бытия. Полное бытие не может включать в себя зло, поскольку зло в его пределе есть небытие. Но неполное бытие может дать возможность проникнуть злу. Зло не располагает своей энергией, оно может лишь путем подмены использовать силы добра.
Напряжен¬ность бытия возникает тогда, когда силы добра борются со злом. Напряженность бытия Вальсингама заключается в противостоянии необратимой смерти. Он не может примириться с уходом самых близких людей и в то же время ощущает близкое дыхание смерти. Поэтому Вальсингам решает встретить смерть в апофеозе жизни. Верующий человек, он сознает грех пира во время чумы, но он частично предан своим неполным воплощением, дурной формы напряженности и протеста.
Представитель истинного добра – священник, он, несомненно, чувствует, что Вальсингам только заблудившийся человек. Но по¬зиция священника и позиция Вальсингама несводимы — трагиче¬ское неразрешимое противоречие. Призыв священника полон ис¬креннего пафоса, он глубоко чувствует ужас человеческой смерти. Но в ней не достает ощущения принципиальной беззаконности смерти, которая наполняет душу Вальсингама его священной тра¬гической неспособности ждать встречи в вечности [8].
Свя¬щенник и Вальсингам по-разному понимают само бессмертие. Священнику достаточно для победы над смертью само бессмертие души. Возможно и Вальсингам не нашел бы против этого возражений, но все его существо жаждет и требует иного: бессмертия не только души, но и тела, немедленно и во всей кон¬кретности. Можно сказать, что «облегченная» проповедь свя¬щенника приводит к незавершенности его позиции. Чтоб его исти¬на получила полное выражение, необходимо включить в нее духов¬ный опыт заблудшего Вальсингама, но окончательно очистив его от духовного компромисса. Пушкин, гениально сохранив эту трагиче¬скую антиномию, показал всю напряженность бытия.