Контрольная работа на тему Взаимосвязь юридической науки с политологией

Содержание:

Введение 3
1. Определения права в рамках политики и политологии 5
2. Право как политическая философия 12
3. Структура области юриспруденции 16
Заключение 23
Список использованной литературы 24

Введение:

Введение
Развитие общества пришло к тому, что сегодня роль права в современном мире велика как никогда раньше. Такая оценка значимости права в общепланетарном масштабе открывает не только новые горизонты по его осмыслению, но и наполняет его содержание определенным гуманистическим смыслом.
Наступил период, когда юридическая наука потеряла многие свои привычные ориентиры, исчезли «традиционные» механизмы авторитетного обоснования того или иного теоретического исследования. Поэтому, юридическая наука, задействовав и проверив на практике в полной мере весь свой методологический инструментарий, должна перейти на качественно новую иную ступень освоения правовой действительности, удержав при этом все положительное, полученное на предыдущих этапах своего развития.
На данный момент юридическая наука должна быть готова «взглянуть на себя со стороны», определить свою роль и место во всеобщей системе гуманитарных наук. Такая потребность в самопознании науки предопределена огромным количеством обстоятельств и факторов, главным из которых является «ломка» мировоззренческого мышления. Данное обстоятельство должно стать предметом осмысления не только философских наук, но и юридической теории.
Уровень современного познания показывает, что нельзя рассматривать систему научных знаний о праве и государстве вне границ всего гуманитарного знания. На сегодняшний день, для более полного изучения юридической науки, вне всякого сомнения, справедливо ставится задача по кооперированию познавательного инструментария, не только всех гуманитарных сфер знаний — философии, социологии, психологии, политологии, экономики, но и естественнонаучных знаний, поскольку многие юридические вопросы касаются социальных, политических, экономических, технических, физиологических, психологических и других сфер жизнедеятельности человека и общества.
Целью работы является изучение взаимосвязи юридической науки с политологией.
Задачи работы:
1. Рассмотреть определения права в рамках политики и политологии
2. Изучить право как политическую философию
3. Проанализировать структуру области юриспруденции

Заключение:

Изучение права и политики столь же широко и разнообразно, как и прежде. Ученые в данной области изучают большее количество исследовательских вопросов с более широким спектром методов и по более широкому кругу вопросов, связанных с законом и судами, чем когда-либо ранее. Тем самым они навели мосты между политологией и другими дисциплинами, а также между изучением права и политики и другими областями политической науки. Месторождение уже давно подвергается риску внутренней балканизации, но возможности для диалога и обобщения особенно высоки на данном этапе развития месторождения.
Предъявляя серьезные требования к юридической науке следует, оценить ее состояние на современном этапе развития. Изучение многих юридических изданий последнего периода показывает две характерные тенденции: с одной стороны, не многие решаются сегодня писать о проблемах правоведения в целом, ограничиваясь частичными, фрагментарными, практическими проблемами «общепринятого» правопонимания.
С другой стороны, те авторы, которые все-таки пытаются рассматривать крупные задачи современного правоведения, резюмируют критический уровень его состояния. По мнению некоторых авторов, юриспруденция за последнее десятилетие ничем сколько-нибудь значимым не обогатилась. Наоборот, появились различные произведения, которые посвящены лишь описанию и комментированию «плохого законодательства», а также восхвалению практики.
Анализ научных предложений по преодолению кризиса теоретического правосознания показывает единство позиции всех правоведов в том,
юридическая наука должна по-новому, целостно, интегрировано описывать и объяснять правовую реальность, хотя в остальном отечественные ученые — правоведы не придерживаются столь единодушного мнения и предлагают множество вариантов вывода отечественной правовой науки из состояния кризиса.

Фрагмент текста работы:

1. Определения права в рамках политики и политологии
Примером этой модальности является американское правовое реалистическое движение. Это не то место, где можно репетировать известную историю, но правовой реализм лучше всего понимать как атаку против формалистической «юридической науки», практикуемой юридической догматикой и совершенствующейся школой пандектистов в Германии. Рационалистическая идеалистическая наука, которая сильно отличается от более эмпирической науки, отстаиваемой реалистами, отдает приоритет абстракции первых принципов, дедуктивному рассуждению, логической последовательности и систематизации. В том, что, на мой взгляд, до сих пор является самым резким выражением этой критики, Феликс Коэн назвал юридическую науку, сочащую схоластику, «трансцендентальной чепухой». То есть науку в «раю правовых концепций», занятую метафизическими «сущностями», сродни Богословы спорят о том, «сколько ангелов может стоять на кончике иглы». Коэн критически отметил, что «оправдывать или критиковать правовые нормы в чисто юридических терминах — это всегда спорить в порочном круге», так же как «открытие врача Мольера о том, что опиум усыпляет людей, потому что в них заложен принцип бездействия » [5]. Реалисты осудили самодостаточность и отделение юридической науки от остальных социальных наук, включая политическую интерпретацию юриспруденции.
В этих реалистических рамках политика проявляется не только в попытках реалистов «очистить» юридическую науку, но и в их понимании закона. Для реалистов закон — это не формальная и систематическая абстракция, и не то, что растет и развивается естественным образом, как это делает Фольксгейст общества, а скорее результат множества социальных сил (ближе к тезису социальной борьбы, защищаемой Джерингом против Савиньи34) и увековечено в Холмсе «жизнь закона не была логична: это был опыт». В то же время, рост права был также результатом целенаправленной деятельности. Реалисты понимали право «как средство достижения цели» (в отношении другой работы Рудольфа фон Йеринга), что открывало его для всех форм инструментальной рациональности (Макса Вебера) в усилиях по социальной инженерии или прогрессивной реформе.
В-третьих, политика реализма проявляется наиболее отчетливо при анализе правовых отношений (например, работодатель / работник; арендодатель / арендатор; владелец фабрики / работник). Реалисты разделяют анти-лохнеровские взгляды и критикуют либеральный либерализм как за защиту укоренившихся интересов, а не как нейтрального защитника прав личности. Вместо этого реалисты анализировали имущественные и договорные отношения не как вытекающие из частной автономии, а как отношения власти, когда государство создавало и обеспечивало этот режим путем принуждения. Наконец, политика также появляется в теории судебного решения: ни правовые нормы, ни силлогическая аргументация не могут определить исход дел, что неизбежно влечет за собой выбор. Реалисты не были первыми, кто заметил, что одни только правила не ограничивают судью (некоторые позитивисты, такие как Остин и Келсен, тоже), но они прагматически приняли соображения политики (Паунд), цели (Кардозо), последствий (Дьюи), и функция (Ф. Коэн).
Стало обычным делом говорить, что «мы все теперь правовые реалисты», но это, скорее, попытка уловить критический край реализма. Скорее, реализм претерпел раздвоение: во-первых, социальная научная ориентация на анализ политики, изучение воздействия и эффективность в области права и общества, а также права и экономики; во-вторых, более критическая ориентация (критическая также для позитивистской эпистемологии реалистов), такая как критические юридические исследования (CLS), феминистские правоведы, теория критической расы, постколониальные исследования и многое другое. Отличительным аспектом является представление о праве и политике как о равных инструментах, которые, возможно, были самым продолжительным наследием реалистов. Как пишет Брайан Таманаха, инструментальный взгляд на закон, идея о том, что закон является средством достижения цели, настолько сегодня считается само собой разумеющимся, что редко вызывает комментарии; это «почти часть воздуха, которым мы дышим».
Совсем недавно группа ученых, имеющих корни в законодательстве и общественном движении, явно подняла знамя нового правового реализма (NLR). Как и старый реализм, новый реализм включает в себя неоднородную группу, объединенную стремлением содействовать эмпирически обоснованному изучению права, что свидетельствует об относительно твердой вере в способность эмпирических методов дать нам надежный доступ к объективному миру — каким бы предварительным и условно, что знание может быть. В дополнение к эмпирическому взгляду, ученые NLR разделяют прагматическое отношение к закону как инструменту решения проблем. Как подчеркивает Грегори Шаффер, «Новые правовые реалисты… изучают, как актеры используют закон инструментально, чтобы вмешиваться в социальные контексты, чтобы изменить эти контексты» [2].
Утверждалось, что ключевая точка различия между старым и новым реализмом заключается в том, что последний более явно учитывает критические гносеологические вызовы фактическим и юридическим конструкциям. Таким образом, некоторые новые реалисты включают идею локализованного знания — критическое размышление о роли социолога в производстве результатов исследований. Тем не менее, сохраняется тенденция рассматривать право как объект исследования, который можно проверить, чтобы оценить его эффективность, реализацию и / или воздействие. Можно утверждать, что NLR остается привязанным к рациональности средств и целей, признавая, что цели не являются фиксированными, а трансформируются в процессе действия.
Что касается отношения закон / политика, возможно, наиболее близкими к модальности «закон как политика» являются политологи так называемой модели отношения, которые почти полностью приписывают результат судебных решений идеологии, а не юридическому обоснованию, прецедент или уставный текст. Эта группа стипендий, получившая название «судебная политика», объединяется с наиболее радикальными реалистами и стипендиатами CLS, отвергая правовые аргументы как рационализации ex post facto. Хотя эти исследования были доминирующими среди политологов, их критиковали за то, что они не учитывали правовые переменные, а самопровозглашенные новые реалисты расстались со своими предположениями. Так, Шаффер однозначно утверждает, что «ученые, которые сводят юридическое толкование к форме политики, не фиксируют особую институциональную форму права, которая вносит свой вклад в смысл закона». Вот ироническое изменение, поскольку новые реалисты приходят на помощь закону как особая форма институционального мышления (отсюда дистанцируясь от старых реалистов), тогда как политологи, которые по своим эпистемологическим обязательствам кажутся ближе к парадигме «закон как наука» ниже, в этом отношении гораздо ближе к Позиция «закон как политика». Таким образом, исследование узла права и политики выявляет главную линию разлома в научных проектах, которую нельзя объединить единым термином «Новый правовой реализм» [1].
Вместо того, чтобы проводить множество исследований, проводимых в рамках социально-правовых исследований, я делаю упор на самом последнем и наиболее успешном новичке, Эмпирической юридической стипендии (ELS), который был назван «возможно, следующей большой вещью в правовой интеллектуальной мысли». иногда связываемый с NLR, ELS обычно относится к определенному разнообразию эмпирических исследований: «модельный подход в сочетании с количественным методом». Независимо от того, анализируют ли политологи данные о мнениях суда, поведенческие экономисты, опирающиеся на экспериментальную психологию, или юристы, оценивающие институциональные «Эмпирический ученый-правовед предлагает позитивную теорию права или правового института, а затем проверяет эту теорию с использованием количественных методов, разработанных в социальных науках. Доказательства могут быть получены путем контролируемого эксперимента или систематически собираться из наблюдений реального мира. В любом случае, количественный или статистический анализ является центральным компонентом этого проекта ».
Одним из существенных отличий от NLR является то, что, хотя последний выступает за изучение права на местах, ELS склоняется к сложным технологиям, которые стали более доступными благодаря ряду баз данных публичного пользования и статистических программ. Более того, в отличие от скептицизма правил старых реалистов и доктринальной неопределенности, ELS часто принимает доктрину в качестве источника эмпирических предложений для проверки, что вызывает обеспокоенность по поводу ее способности (и готовности) избежать «притяжения политической аудитории». . Работая в тени «сциентизма», ELS склонен сопоставлять эмпирический анализ с количественным анализом, демонстрируя тенденцию к небольшим интерпретативным и качественным подходам. Все это в сочетании с самовосприятием быть «следующей большой вещью» может привести к упущению из виду ее недостатков.
Мы уже упоминали о неспособности модели отношения учитывать правовые переменные. Но даже переменные, которые учитываются, подвергаются неизбежному упрощению проектирования моделей: «идеология» становится доверенным лицом для политики судьи, которая, в свою очередь, сводится к либеральному / консервативному двоичному коду. Тем не менее, безусловно, политика не может быть сведена к идеологии, и при этом это двоичное чувство идеологии не может передать мировоззренческие, сложные способы, которыми идеология формирует и взаимодействует с людьми и обществом (Грамши, Альтюссер). Таким образом, возникает подозрение, что «приверженность политологов модели идеологического принятия решений может быть частично объяснена ее удобством. Мало того, что модель соответствует общепринятому мировоззрению политологии, но и простая и понятная теория делает моделирование намного проще ». За исключением пропущенных переменных и упрощений, появляется более широкая критика: возможность предсказать исход правовых споров как утверждают эти исследования, не говорит нам всего, что нужно знать об упражнении и ценности суждения. Как пишет Грегори Сиск, «перевод судебных решений в математические конструкции никогда не сможет полностью передать всю полноту юридического анализа, содержащегося в письменном решении», а также «не сможет охватить все аспекты этого уникального и важного предприятия, известного как судейство» [7].
Аналогичные проблемы распространяются на поведенческие исследования когнитивной предвзятости и эвристики, которые привели к всплеску работ, предполагающих религиозную предвзятость, трудовую предвзятость, предвзятость иммиграции, систематическую предвзятость, групповую предвзятость и так далее. Эти исследования, несомненно, разрушили миф о рациональном действующем субъекте, постулируемом юридическим формализмом (и неоклассической экономикой), и все же что-то не совсем удовлетворяет постоянное нахождение предвзятости. Пытаясь опровергнуть миф о рациональном действующем субъекте, они, похоже, выдвигают идеал, против которого каждое суждение, по определению, не может быть выполнено. Соответственно, все данные, которые отклоняются от идеала, служат подтверждением «неправильных» форм суждения. В этом свете эти исследования напоминают ранние исследования в области права и общества, направленные на изучение разрыва между законом и книгами, и могут подвергаться такой же критике. Вместо того, чтобы принимать предрассудки как необходимые данные каждого суждения, которое могло бы фактически обогатить его (как в герменевтической традиции), постоянное обнаружение предвзятости предполагает, что разрыв существует и этот разрыв должен быть закрыт. Кроме того, исследования предполагают, что разрыв может быть ликвидирован (или строго ограничен), если бы мы только знали об этих предубеждениях и сделали соответствующий институциональный выбор.
Ничто из этого, конечно, не должно восприниматься как отказ от эмпирической работы, которая может помочь нам обнаружить неожиданные и нелогичные выводы. Нельзя отрицать, что значительная изобретательность вкладывается в создание экспериментальных проектов (которые включают «столько же искусства, сколько науки»), и требуются кропотливые усилия для сбора и систематического анализа данных. Тем не менее, данные не говорят сами за себя, и ни один метод «не может дать ответы на вопросы, которые вы не задаете» [4].
Поэтому искушение превратить каждую юриспруденциальную проблему в проблему эмпирики должно быть отвергнуто как серьезное заблуждение. Даже когда утверждение является явно здравым смыслом для совмещения количественного и качественного исследований, стоит отметить, что цели различных исследований могут быть не полностью совместимыми или подчиняться одной и той же «метрике».
Что касается подхода ELS к праву и политике, право рассматривается как объект, который должен измеряться, проверяться и объясняться причинно, а не как нечто, чем люди живут или живут. Соответственно, политика рассматривается как фактор, который либо определяет, либо сильно влияет на правовое поведение, но который может быть привит с использованием научного метода. Таким образом, политика, хотя и неизбежна для судебного решения, явно отсутствует в политической науке. По иронии судьбы, те, кто не видит ничего, кроме идеологии в юридических субъектах, не могут рассмотреть свою собственную: политика знаний скрывается под накидкой «сложной методологии», где исследователь, кажется, остается вне анализа. Проведя четкое различие между эмпирическим и нормативным, причинно-следственным и интерпретативным, оценочным и объяснительным, этот дисциплинарный проект разделяет с правовым реализмом позитивистскую эпистемологию, которая (в отличие от феминисток и других критических рассуждений, упомянутых ранее) в значительной степени игнорирует проблему предмета, а также смысловой, конститутивный аспект права.