Контрольная работа на тему Принципы сатирической типизации в поэме А.Твардовского «Тёркин на том свете»

Содержание:

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 3
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬЯ 4
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 12
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 13

Введение:

Сатирическая струя, ощутимая в таких главах книги «За далью — даль», как «Литературный разговор» и «Фронт и тыл» (в образе попутчика «с улыбкой мягко-министерской», рьяно доказывавшего, что именно такие, как он сам, вынесли главную тяжесть войны… в тылу), в полной мере проявилась в поэме «Теркин на том свете» (1954—1963) .
Использовав известную в мировой литературе фабулу (недаром выведенный в поэме редактор-перестраховщик негодует на то, что ее автор «новым, видите ли, Дантом объявиться захотел»), Твардовский под видом «мира загробного» сатирически изобразил сложившуюся в тогдашней стране политическую обстановку и засилье бюрократизма.
В своей критике «того света» Твардовский временами достигает чрезвычайной остроты. Тот же теркинский собеседник рассказывает о диковинном «загробном пайке»: «Обозначено в меню, а в натуре нету». — «Вроде, значит, трудодня?» — восклицает герой, замечая очевидную параллель между «сказкой» и тогдашней колхозной явью. Читатель же мог подумать здесь и о других вещах, существовавших только «в меню», на бумаге (например, свобода слова, печати, собраний, «обозначенная» в «сталинской» конституции). Знаменательны и ответ, полученный Теркиным, когда он возмутился было волокитой: «На том свете жалоб нет. Все у нас довольны», и безрезультатное обращение в «гробгазету».
Сам поэт характеризовал свою поэму как «суд народа над бюрократией и аппаратчиной». В доработанном виде «Теркин на том свете» был опубликован только в 1963 г., но с концом «оттепели» уже почти не переиздавался и не упоминался в печати. Особое место в поэме занимают принципы сатирической типизации. Именно их анализ является целью данной работы.

Заключение:

«Теркин на том свете» является достойным произведением в ряду лучших сатирических полотен русской реалистической литературы. Горька судьба сатиры в отечественной словесности. Стоит вспомнить гневный смех Радищева, обличительность гоголевских произведений, трагикомизм Щедрина, не говоря уже о сатирической литературе советской эпохи, чтобы понять, что первичная реакция на слово правды со стороны власти в стране — стремительное опровержение написанного, и как непременное следствие — запрет. Не избежала этой участи и поэма об «адском Теркине» (выражение одного из читателей поэмы). Подобно своему герою автор оказался в мертвом царстве Столов, Отделов, Главлита и т.д. Однако глубокая вера поэта в необходимость своего произведения для оздоровления общественной атмосферы и полная творческая невозможность умолчать о том, что «душу жжет», подкрепленная желанием поделиться наболевшим с другом-читателем напрямую (поэту не нравилось хождение поэмы в списках), стали стимулом к продолжению работы.
Результат дал о себе знать в эпоху «оттепели». Уже после первого чтения поэмы суровое молчание и практический «аборт» (выражение самого А.Твардовского) поэмы стали главной реакцией официальной критики. И даже спустя годы, когда книга все-таки увидела свет, споры вокруг «загробного» Теркина не утихали. Страсти разгорелись вокруг постановки Театра сатиры. Главное в тезисе возмущенных критиков сводилось к тому, что, мол, автор «демобилизовал Теркина, увел его из нашей действительности». Автор тут же взял под защиту спектакль: «Нет, я не разделяю этих оценок спектакля и не признаю противопоставления его поэме. более того, я думаю, я вправе думать, что похвалы, отнесенные теперь к поэме, будто бы много потерявшей в сценическом воплощении, вызваны и подсказаны самим этим спектаклем, который помог, может быть, впервые «прочесть» ее по-настоящему людям, ранее предубежденным».

Фрагмент текста работы:

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
Александр Трифонович Твардовский 1910-1971 Теркин на том свете Поэма (1954-1963).
Был ли Александр Трифонович подвержен тому страшному умению по-разному, когда надо, видеть одно и то же? Тому, о чем О. Бальзак говорил: «Когда человек достигает вершин власти, ему приписываются все добродетели, которые только можно перечислить в эпитафиях, когда же попадает в беду, у него оказывается больше пороков, чем у блудного сына».
Да, он не избежал, конечно, общей печальной участи — необходимости восхвалять отца народов, великие и страшные переломы. Да, мы знаем теперь, после воспоминаний его брата, что он скрывал факты о своих родных. Но вспомним то время, сравним Твардовского с другими и поймем, что только тяжкая необходимость и вера, что все изменится, заставляли его кривить душой. И, может быть, именно поэтому, что так трудно порой ему бывало, он одним из первых в советской литературе начал борьбу против сталинизма.
Так поэт приходит к пониманию невозможности отделить судьбу своей страны от судьбы мира, изменить человеческую натуру, насадить вместо социализма казарму. И эта настроенность делает его творчество привлекательным для сегодняшнего и, надеюсь, завтрашнего читателя.
Да, совесть его была чиста, иначе бы он поступил, как Фадеев. Но мучило то, что своим творчеством служил тирану. И последний период его жизни можно без преувеличения назвать искуплением невольной вины. И даже больше. Будучи редактором журнала «Новый мир», Твардовский сделал, вопреки нежеланию многих, другое очень важное дело. Он опубликовал повесть тогда неизвестного писателя, бывшего политзаключенного, Александра Исаевича Солженицына «Один день Ивана Денисовича».
Повесть эта о страшных сталинских лагерях потрясла страну. Тем самым Александр Трифонович оказался крестным отцом великого русского писателя. Больше Солженицына, пожалуй, никто не сделал для разоблачения Сталина и сталинизма. Недаром его так люто преследовали в 60–70-е годы.
Поэма «Теркин на том свете» тоже задумывалась автором после войны. Но и в ней уже гораздо более объемно и глубоко подвергнуты едкому осмеянию и сам вождь и, глазное, система, им созданная. Действие, помещенное с земли на тот свет, создает удивительный эффект. Мы не только видим убогость и ненужность созданной бюрократической системы, но и явную античеловеческую ее направленность, с ее разделением общества на категории, секретностью, попытками отделить нашу страну от всего мира стеной, бюрократизмом. И, разумеется, всевластные органы.
Убитый в бою Теркин является на тот свет. Там чисто, похоже на метро. Комендант приказывает Теркину оформляться. Учетный стол, стол проверки, кромешный стол. У Теркина требуют аттестат, требуют фотокарточку, справку от врача. Теркин проходит медсанобработку. Всюду указатели, надписи, таблицы. Жалоб тут не принимают. Редактор «Гробгазеты» не хочет даже слушать Теркина. Коек не хватает, пить не дают…
Теркин встречает фронтового товарища. Но тот как будто не рад встрече. Он объясняет Теркину: иных миров два — наш и буржуазный. И наш тот свет — «лучший и передовой». Товарищ показывает Теркину Военный отдел, Гражданский. Здесь никто ничего не делает, а только руководят и учитывают. Режутся в домино. «Некие члены» обсуждают проект романа. Тут же — «пламенный оратор». Теркин удивляется: зачем все это нужно? «Номенклатура», — объясняет друг. Друг показывает Особый отдел: здесь погибшие в Магадане, Воркуте, на Колыме… Управляет этим отделом сам кремлевский вождь. Он еще жив, но в то же время «с ними и с нами», потому что «при жизни сам себе памятники ставит». Товарищ говорит, что Теркин может получить медаль, которой награжден посмертно. Обещает показать Теркину Стереотрубу: это только «для загробактива». В нее виден соседний, буржуазный тот свет. Друзья угощают друг друга табаком. Теркин — настоящим, а друг — загробным, бездымным. Теркин все вспоминает о земле. Вдруг слышен звук сирены. Это значит — ЧП: на тот свет просочился живой. Его нужно поместить в «зал ожидания», чтобы он стал «полноценным мертвяком». Друг подозревает Теркина и говорит, что должен доложить начальству. Иначе его могут сослать в штрафбат. Он уговаривает Теркина отказаться от желания жить. А Теркин думает, как бы вернуться в мир живых. Товарищ объясняет: поезда везут людей только туда, но не обратно. Теркин догадывается, что обратно идут порожняки. Друг не хочет бежать с ним: дескать, на земле он мог бы и не попасть в номенклатуру. Теркин прыгает на подножку порожняка, его не замечают… Но в какой-то миг исчезли и подножка, и состав. А дорога еще далека. Тьма, Теркин идет на ощупь. Перед ним проходят все ужасы войны. Вот он уже на самой границе.
…И тут он слышит сквозь сон: «Редкий случай в медицине». Он в госпитале, над ним — врач. За стенами — война… Наука дивится Теркину и заключает: «Жить ему еще сто лет!»
Замысел автора, по его собственному признанию, изначально был связан с полюбившимся образом. В рабочих тетрадях читаем: «Читатель, как ребенок, хочет, чтобы ему рассказывали сказку т а к у ю, как вчера. Если он видит, что это т а ж е сказка, не нужно. Я знаю вокруг себя как автора такое отношение, в котором выражено как бы снисхождение к тому, что я пишу еще что-то, кроме «Теркина». В данном случае выгода готового имени героя в том, что вещь такой сатирической окраски при этом просто «проходимее». Тесный контакт с читателем как залог «проходимости» «сказки» был безошибочно выбран поэтом. И дело не только в том, что эти отношения не допускали и тени лицемерной лжи, позволившей поэту говорить подчас резко и насмешливо с читателем, но и необходимостью именно его оценки. В ткани произведения неоднократно мелькнут реминисценции из «Книги про бойца». Неслучайно в твардовсковедении неоднократно подчеркивалось, что «Теркина на том свете» можно рассматривать как продолжение главы «Смерть и воин».
Однако обращение к социально авторитетному герою не только не упростило «прохождение» поэмы, но во многом дало возможность официальной критике выдвинуть обвинение поэту в предательстве своего героя: «Теркин против Теркина». Хотя М.И. Твардовская и пишет, что лишение поста главного редактора в 1954 г. «было пережито спокойно», все же последующее желание разобраться, «отделить то, что продолжало оставаться достойным памяти и уважения, от того, что относилось к заблуждениям времени и собственным промахам», обусловлено внутренними борениями, вызванными мучительными сомнениями поэта-государственника в правомерности происходящего: «Вчера пришел с последнего заседания, содержавшего новую неожиданность, принятую в обычном порядке. Все так, но жаль, что и в свое время казалось, что не этому лицу (речь идет о Маленкове Г.М. — Р.Ш.) эта должность, но все подавляли в себе это, искали оправдания в том-то и том-то, привыкли к «значительности» его профиля и т.п. И опять не то лицо, которое, по всенародному представлению и ожиданию, должно было еще тогда заступить. Тайна сия велика есть, а может быть, и не велика» .