Другое на тему Управленческое значение Русско-византийского договора (907) и Исторический и управленческий анализ влияния «Варягов» на развитие Руси

Фрагмент текста работы:

Управленческое значение Русско-византийского договора (907) и Исторический и управленческий анализ влияния «Варягов» на развитие Руси

Управленческое значение Русско-византийского договора (907)

Прежде всего несколько замечаний по поводу того, что из договора 911 г. были изъяты все те фрагменты, которые отразились в договоре 907 г. и которых нет в договоре 911г. Этот главный аргумент некоторых историков в пользу недостоверности договора 907 г., на наш взгляд, несостоятелен.

Договор 911 г. отразил центральную идею “мира и дружбы”, которая лежит в основе и договора 907 г. В 907 г. “по-чаша греци мира просити, дабы не воевал (Олег.— А. С.) Грецкые земли”. “Миръ сотвориста”, “утвердиша миръ”,— говорится и в заключении текста о ходе переговоров в 907 г. В 911 г. эта идея была повторена: “удержание” и “извещение” бывшей “любви” декларируются в преамбуле договора 911 г. “Суть, яко понеже мы ся имали о божьи вере и о любви, главы таковыа”,— читаем в тексте, идущим за преамбулой. Это означает, что весь последующий текст договора 911 г. его авторы рассматривают сквозь призму “мира и любви”. “Да умиримся с вами, грекы, да любим друг друга от всеа душа и изволениа”,— извещает первая статья договора 911 г. Таким образом, идея “мира и дружбы”, лежавшая в основе всех крупных общеполитических соглашений, нашла яркое и четко сформулированное отражение уже в первых строках договора 911 г .

И в случае русско-византийского конфликта начала X в. события в известной мере повторились: поход был один, а договоров было два — один общеполитический, регулировавший принципиальные вопросы отношений между двумя государствами, а другой также межгосударственный, но более конкретный, основывавшийся на положениях первого соглашения.

Не можем мы согласиться и с теми, кто определял договор 907 г. как прелиминарный мир. Во-первых, ему самому предшествовала предварительная договоренность под стенами Константинополя о прекращении военных действий и отходе русской рати от города, что указывает на его вполне самостоятельный характер. Во-вторых, и это главное, содержание договора 907 г. говорит отнюдь не о прелиминарном соглашении, а о развернутом, самостоятельном, законченном политическом документе.

Трудно квалифицировать договор и лишь как торговое соглашение. Конечно, и договор 907 г., и последующие соглашения Руси с греками содержали статьи, регулировавшие торговые отношения двух стран. Но сами эти статьи не имели чисто торгового характера, и договор 907 г. ясно это показывает.

В соответствии с этим соглашением статус русских купцов в Византии являл собой определенное политическое достижение древнерусской дипломатии: ведь трудно защи¬щать тезис о том, что право русских гостей на беспошлинную торговлю в Византии представляет собой лишь экономическую уступку. Но главное не в этом. Торговые статьи договора 907 г. (о других русско-византийских договорах мы пока не говорим)—это лишь небольшая и не самая важная часть соглашения. Основной пафос договора лежит в чисто политической сфере — восстановление мирных отношений, проблема ежегодной дани, статус русских посольских и торговых миссий.

А теперь с этих позиций рассмотрим вопрос об “умолчании” источников о договоре 907 г. Если византийские источники действительно не упоминают об этом заурядном в ви¬зантийской истории событии — очередном приходе русской рати под стены Константинополя, возобновлении с Русью мирных отношений, ряде уступок Руси, являвшихся весьма традиционными в отношениях Византии с “варварским” миром, то русская летопись не только не умалчивает об этом, но буквально заполнена сообщениями о договоре 907 г. Красной нитью проходит мысль о нем через последующие соглашения и тексты, повествующие о новых военных конфликтах и мирных переговорах с империей.